Полые холмы - Страница 3

Я стоял, привалясь к боку моего коня, и смотрел, как они едут мимо.

Утер не мог меня не заметить, однако он даже не взглянул в мою сторону. Из рядов королевской свиты на меня бросали любопытные узнающие взгляды. Среди этих всадников не было, я полагаю, ни одного, кого не достигло бы уже известие о том, что произошло ночью в Тинтагеле и какую роль я сыграл в исполнении королевского желания. Быть может, самые простодушные из свиты даже ждали от короля благодарности и награды для меня или уж по меньшей мере признания и привета. Но я, выросший среди королей, хорошо знал: если надо награждать и взыскивать, то сначала находят, с кого взыскать, не то вина еще, глядишь, пристанет к самому королю. Король Утер сейчас понимал только одно: что по моему, как он считал, недосмотру герцога Корнуолльского убили в то время, как он, король, возлежал с его герцогиней. Он не видел в смерти герцога той мрачной иронии, что прячется за приветливой маской богов, требующих от нас исполнения их воли. Утер, малознакомый с делами богов, понимал только, что, выждав всего один день, мог бы добиться своего открыто и не роняя собственной чести. Он гневался на меня вполне искренне, но будь это даже напускное – ему ведь надо было возложить на кого-то вину; как бы он в глубине души ни воспринял смерть герцога – а она, бесспорно, была для него волшебной дверцей к желанному браку с Игрейной, – но перед людьми ему полагалось сокрушаться; и я оказался жертвой, которую он принес на алтарь своего сокрушения.

Один из его рыцарей – это был Кай Валерий, он скакал сбоку от короля, – наклонился в седле и сказал ему что-то, но Утер и бровью не повел. Я видел, как прямодушный воин смущенно оглянулся на меня, потом то ли тряхнул головой, то ли кивнул мне и поскакал дальше. Я не удивился и спокойно смотрел им вслед.

Стук копыт замер на дороге, ведущей к морю. У меня над головой трепещущий крылышками жаворонок вдруг смолк и камнем упал из безмолвных высей в траву – на отдых.

Неподалеку от меня из травы торчал валун. Я подвел туда коня, с валуна кое-как вскарабкался в седло. И направил коня на северо-восток к Димилоку, у стен которого стояло королевское войско.

2

Провалы в памяти бывают спасительны. Не помню, как доехал до лагеря, но когда спустя часы вынырнул из тумана усталости и боли, то оказался под кровом и в постели.

Я пробудился в полумраке, при слабом, зыбком свете то ли от очага, то ли от свечи. Трепетала цветная мгла, колебались тени, пахло древесным дымом, и где-то вдалеке словно бы плескалась и капала вода. Но даже в этом тепле и уюте сознание обременяло меня, и я, закрыв глаза, опять погрузился в беспамятство. На какое-то время мне представилось, будто я нахожусь на грани потустороннего мира, где встают видения и голоса раздаются из мрака и с огнем и светом приходит правда. Но вскоре боль в разбитых мышцах и резкая ломота в руке убедили меня, что я еще на этом свете и что голоса, звучащие в полутьме надо мной, тоже принадлежат живым людям.

– Ну вот, пока все. Хуже всего с ребрами, не считая руки, но ребра скоро заживут, там только трещины.

У меня было смутное ощущение, что этот голос мне знаком. Во всяком случае, ремесло говорившего не вызывало сомнений: свежие повязки держались ровно и прочно – чувствовалась хватка мастера. Я опять попытался поднять веки – тяжелые, как свинец, они слиплись от пота и крови. Сонными волнами накатывало тепло, руки и ноги наливались тяжестью. Дурманяще пахло чем-то сладким – верно, перед тем как вправлять руку, мне дали выпить макового отвару или обкурили маковым дымом. Я покорился и снова отплыл от твердых берегов. Негромкие голоса далеко разносились по черным водам:

– Перестань пялить глаза и поднеси поближе чашу. И не бойся, он теперь вне опасности. – Это был снова врач.

– Но мне доводилось слышать про разные случаи...

Говорили по-латыни, однако выговаривали оба по-разному. Второй голос был чужеземный, не германский и не с берегов Срединного моря. Я с детства легко схватывал языки, говорил на нескольких кельтских диалектах и по-саксонски, знал немного и греческий. Но этот акцент был мне незнаком. Может быть. Малая Азия или Аравия?

Ловкие пальцы повернули мою голову на подушке, разобрали мне волосы, обмыли ссадины.

– Ты его первый раз видишь?

– Первый. Я не предполагал, что он так юн.

– Не так уж и юн. Ему сейчас, должно быть, двадцать два года.

– А он так много успел в жизни. Говорят, его отец, верховный король Амброзий, в последние годы своего правления шагу не ступал, не посоветовавшись с ним. Рассказывают, что он видит будущее в пламени свечи и может выиграть битву на расстоянии, с вершины холма.

– Люди чего только не расскажут. – Голос врача звучал сдержанно и ровно. Бретань, подумалось мне, верно, я встречал его в Бретани. В его гладкой латинской речи был какой-то знакомый призвук, только какой, я вспомнить не мог. – Но это правда, что Амброзий ценил его совет.

– А правда ли, что он восстановил вблизи Эймсбери Хоровод Великанов – Нависшие Камни, как называют его теперь?

– Правда и это. Находясь с войском отца в Бретани, он изучил строительное дело. Помню, он обсуждал с Треморинусом, главным механиком при войске, как поднять и установить Нависшие Камни. И не только этим он занимался. Он и в медицине уже тогда смыслил куда больше, чем многие, кто зарабатывает ею себе на жизнь. Лучшего помощника для работы в полевом лазарете я бы себе не желал. Бог его знает, что ему вздумалось скрыться в этом диком углу Уэльса – мы можем только догадываться. Они с королем Утером не ладили. Утер, говорят, не мог ему простить, что покойный король, Утеров брат, относился к нему с таким уважением. Как бы то ни было, но после смерти Амброзия Мерлин нигде не показывался, ни с кем не видался до самого этого случая с женой герцога Горлойса. И сдается, получил в благодарность от Утера одни шишки... Поднеси-ка чашу поближе, я обмою ему лицо. Нет, не туда. Вот так.